Я хочу вам рассказать об одном человеке.
А, впрочем, вряд ли это будете "вы". Разве станут интересны эти записи кому-то, кроме несчастного, сунувшего свой любопытный нос в чужие дела? Мне бы хватило и его одного. Тебя одного, о несчастный.
Но для того, чтобы начать, мне нужно сперва немного отклониться от темы и напомнить тебе, дорогой и неожиданный читатель этих незатейливых виршей, один широко известный в узких кругах секрет. Если тебе нужно уйти от преследования, стать незаметным, раствориться, скрыться и практически исчезнуть с глаз долой, тебе не нужны парики, накладные усы, темные очки и загадочные широкополые шляпы. На пластику лица не хватит времени и денег, к тому же это ведь так сложно для здорового человека - взять и избавиться от своего лица, обречь себя на вечное приветствие незнакомца в зеркале. Метод этот, в общем, и неплох, но он не на тот случай, когда исчезнуть нужно быстро.
А уж если тебе нужно не только скрыться, но и остаться, при этом, в центре событий, стать невидимым наблюдателем, то лучше метода не найти.
Пара пыльных порток, дырявая куртка, давно ставшая ветошью рубашка, небритая рожа... И самое главное - запах.
Мы же все, в принципе, звери. Двуногие, нелепые, самонадеянные, наделенные нашим высочайшим даром и жутким проклятием - интеллектом. Но все же звери. И запахи, хоть мы чувствуем их хуже остальных, все еще играют важную роль в нашей жизни.
Итак, костюм невидимки почти готов. Отталкивающий внешний вид, сбивающее с ног амбре, в идеале - немытое тело и застарелый спирт. Усилит и завершит образ какая-нибудь имитация раны, виднеющаяся из-под закатанной штанины (полбакса в магазине розыгрышей), стаканчик с мелочью на дне, хромота, горб, текущая изо рта слюна, пьяные вопли...
Готово!
Вы отвратительны!
Отталкивающи, омерзительны. Вы смущаете почтенную публику, нормальные люди отводят взгляд, даже если считаются большими гуманистами. Вы в центре событий. И вы невидимы. Никто не посмотрит на вас дольше одной секунды, никто не подойдет ближе чем на несколько метров, никто не дотронется, господи прости, там же могут жить черт знает какие насекомые!
Пожалуй, вводную на этом можно закончить. Она, правда, получилась едва ли не больше, чем сама история, но надеюсь, что ты, кем бы ты ни был, останешься снисходителен к автору этих строк.
Старина Пиклз послужил бы неплохим примером такой маскировки. Нет, иногда его можно было увидеть в новых (в смысле, недавно выкинутых предыдущим владельцем или присланных благотворителями) штанах, иногда он даже был выбрит (правда клочки газеты, закрывающие изрезанные щеки, могли бы заменить бороду), иногда он был даже (страшно подумать) практически трезв.
Старина Пиклз не был бродягой, у него был дом. Не лучший вариант дома, но четыре стены, какой-никакой пол и потолок в том доме были. Там барахлил водопровод, окна были замызганы до полной непрозрачности, а все ценное, что осталось ему от матери, дожившей в свое время почти до ста лет, было продано для того, чтобы нализаться до беспамятства.
Пиклз пил в своей конуре, Пиклз пил на поле или в лесу, Пиклз пил на улице, до первой встречи с патрулем, но больше всего Пиклз любил пить в пабе.
Чаще всего попытки Пиклза стать человеком начинались именно на пороге этого заведения. Он подпоясывался изжеванным чьей-то собакой, слишком длинным для такого тщедушного человечка, ремнем, приосанивался и гордо вваливался внутрь, звоном придверного колокольчика знаменуя свой приход. Плохо выбритый подбородок и нос, с торчащими из ноздрей клоками седых волос, были гордо вздернуты, левая нога задорно шаркала сбитым ботинком об пол, прищуренный глаз был хитер, а второй горел огнем и по задумке все присутствующие должны были если не падать ниц, то хотя бы восхищенно ахать.
Но все, кто хоть раз становился свидетелем сего действа, знали, что будет дальше, а потому не обращали на старину Пиклза никакого внимания. Потому что уже через час старина Пиклз напивался до зеленых соплей, забывал свое имя, блевал под стол и клянчил у бармена в долг.
Странным тут может показаться и бармен, терпящий такое раз от раза.
Но он терпел. Потому что знал то же, что хочу изложить в этой рукописи и я.
Крепче всего старина уделывался раз в год в один и тот же день. И если ты, читатель, знаешь то, что знаю я, ты поймешь уже сейчас, к чему я клоню.
Шестого июня каждого года (по Пиклзу можно было сверять календарь) старик обязательно обнаруживался в какой-нибудь канаве где-нибудь в черте города в полубессознательном, а чаще всего и просто в бессознательном состоянии. Каждое утро седьмого июня он встречал в больнице под капельницей, но речь сейчас не об этом. Старик-то крепкий, да. И даже десятилетия алкоголизма не смогли стереть из это памяти то, что стоило бы, хотя бы из милосердия. Но кто скажет, что мир милосерден?
Только не я.
Шестое июня, дорогой читатель. Но не сегодня, а ровно семьдесят лет назад. О, даже если ты молод и беззаботен, то уже должен заподозрить о чем пойдет речь. Ровно семьдесят лет назад сержант второго рейнджерского батальона, Джереми Эйч Лоурэнс по прозвищу Пиклз, которое он получил за то, что из своей посылки от матери всегда обязательно доставал банку соленых огурцов, полз по мокрому от крови и соленой воды пляжу, названному "Омаха", и в считанные мгновения обернувшемуся адским котлом для разномастных войск антигитлеровской коалиции. Ты можешь почитать о том дне или спросить о нем своего дедушку или отца. Или ты помнишь о нем из книг, фильмов и песен. В любом случае, ты должен понимать одно: тысячи человек были убиты шквальным огнем или высокими волнами, тысячи погибли от ранений в госпиталях. Тысячи душ. Тысячи тел, устлавших собой широкую песчаную полосу.
И среди них один, наглотавшийся соленой воды, контуженный сержантишка, ползущий по песку, волокущий за собой бесполезную, застрявшую в перекрученной мокрой штанине почти отделенную от тела, ногу. Ползущий, между уже мертвыми и еще живыми, орущими от боли грудами мяса с человеческими лицами.
Ты же, наверное, ждешь теперь потрясающего рассказа о том, как сержант дополз до оврага, а потом героически участвовал в штурме и даже поснимал сотню фрицев из невесть откуда взявшейся снайперской винтовки?
Увы, все случилось куда прозаичнее. Ну это если прозаичным можно назвать тот факт, что, потеряв сознание, Лоурэнс провалялся под трупами почти десять часов, прежде чем был обнаружен. Он перенес транспортировку в госпиталь, он пришел в себя меньше, чем через две недели, и его проклятая нога приросла к его телу. Криво, но приросла.
К тому времени, как его выписали домой, война уже закончилась. Мы победили.
И куда-то в задницу мира, в крохотный городок, откуда раз в неделю летели в Нормандию, на другой край земли, деревянные короба с обязательной банкой соленых огурцов, в богом забытый рыбацкий Саутпорт, отправился сержант Лоурэнс, шаркающий своей приставной ногой, посеченный осколками, глухой на одно ухо, отправился для того, чтобы стать стариной Пиклзом.
Невидимкой.
Увидишь старину Пиклза в этот раз, читатель, угости его выпивкой, не побрезгуй. Помочь ему это уже ни чем не сможет, но, сдается мне, это единственное, что может помочь ему забыться хоть ненадолго. И хотя бы немного укоротит его и без того слишком уж долгую "милю".
